Алхимия в средневековой культуре
Разве ты не слыхал, что было
сказано Гермесу: медовая струя белая и медовая струя желтая? — Да,
я слышал, как ему это было сказано. Но именно это я хочу понять,
Синезий, объясни мне. Это действие, которое ты знаешь... Значит, ртуть
различным путем принимает тот цвет, в который ее окрашивают, точно
так же, как окрашивают и ртуть, о, философ! Она окрашивает в белый
цвет все тела и притягивает их души, она перерабатывает их кипячением
и завладевает ими. Имея к тому расположение и имея в себе начало все-
» 132 «
го жидкого, она готова ко всякому изменению цвета, когда подвергается
трансформации. Она образует постоянную основу, между тем как цвета
не имеют собственного основания; или, лучше сказать, ртуть, теряя свою
собственную основу, делается изменчивой через обработку металлических
тел» (Чугаев, 1919, с. 28; Berthelot, 1893 в, 119, 315). В этом отрывке
Синезий сообщает о различных видах ртути 9. Из текста следует также,
что за ртуть принимали молекулярный, серебристого цвета, мышьяк.
Здесь же выдвинут принцип «ртутности», понятый субстанционально и
осуществляемый в алхимической игре цветов. Но и цвет субстанционален,
веществен постольку, поскольку основан на ртути как п.инципе
субстанциональном и духовном сразу. Выявление же принципа «ртутности
» сопровождается тем, что ртуть, теряя собственную основу, делается
изменчивой в ходе трансмутации металлов. Делаться изменчивой —
это значит разрушать свою телесность, ломать внешние формообразующие
очертания, но зато выявлять собственную неизменную сущность,
субстанцию — дух.
Необходимо освободить материю, извлечь из нее душу, отделить душу
от тела, чтобы достичь совершенства, советует Стефан Александрийский
(VI в.). Душа есть часть наиболее тонкая («тинкториальный, красящий
дух».— В. Р.). Тело — это вещь тяжелая, материальная, темная, имеющая
тень. Необходимо изгнать тень из материи, чтобы получить чистую
и непорочную природу. Необходимо освободить — обнажить — материю.
Но что значит «освободить»?— вопрошает александриец. Сначала робко,
в форме риторического вопроса, будто бы отвечает: не значит ли это
лишить, испортить, растворить, убить и отнять у материи ее собственную
природу. Иначе говоря, уничтожить форму, лишь по видимости связанную
с сущностью (Berthelot, 1885 [1938], с. 76; Stephanos, 1937, 1).
Великое деяние алхимиков с самого начала ощущается как деяние нравственное.
Александрийская алхимия первых веков новой эры преодолевает
библейского змея как чистое зло. Гностический змей Уроборос иной:
он символизирует единство добра и зла, двойственное, взаимопереливающееся
единство, ибо лекарство от зла есть самое зло. Это главная этическая
идея гностиков. Если Мария-еврейка считает ртуть ядом всех
вещей (Berthelot, 1885 [1938], с. 277), то Стефан полагает ртуть огненным
лекарством. Гносис имеет дело с крайним состоянием тела (и духа) :
оргиазм, мистический экстаз, божественное просветление. Христианская
теология ориентирована на предмет рядовой, умиротворенный. Может
быть,— в определенном повороте — христианская теология есть рациональная
рефлексия гностицизма? Тогда христианская алхимия — рациональная
рефлексия мистической алхимии гностиков. Именно она стала
самостоятельной сферой деятельности средневекового европейца в пору
зрелого средневековья, сохранив, однако, свой гностический генотип.
Разрушение тела уравновешено разрушением духа: «Если вы... не превратите
в тела их нематериальные субстанции...» Дух, превращаемый в
9 Самородной и из киновари — различаемых по роду посуды: медная, свинцовая.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.