Алхимия в средневековой культуре
Это прежде всего вполне средневековая
вещь. И витиеватость словесной вязи, и нормативное ремесло,
и впечатляющая картинность, и истовая боговдохновенность, и схоластическое
наукообразие... Дело, отмеченное неистребимым знаком
средневекового мышления, каким оно отпечатано в обыденном сознании
нынешнего дня.
Но... подойдем чуть ближе, и мы заметим, что слово в алхимии — грубее
и прямолинейней. Речи алхимиков темны, рецепт расплывчат, ремесло
неудачливо и погружено в недостижимую утопию. Да и бог у алхимиков
какой-то не такой — мелочный, беспомощный, мишурный. Подлинный
бог — скорее сам алхимик. А картинки, сопровождающие рассказы
об алхимиках? Алхимическая живопись площе и натуралистичней утонченных
иконописных ликов. Что же до теоретически обоснованной еще
самим Аристотелем алхимической науки об элементах, то наука эта,
оказывается, ничуть не помогает златодельческой практике. Выходит,
вовсе н е средневековая вещь — алхимия. Тогда какая же?
Всмотримся пристальней: алхимический инструментарий — колбы, бани,
печи, горелки; специально изготовленные вещества для химических
взаимодействий; обработка веществ — растворение, фильтрация, перегонка.
Не химия ли это? Может быть, и химия. Но какая-то дремучая,
неудобная, когда ртуть и сера — это не только вещества, но и бесплотные
принципы; когда газ — это не только нечто воздухоподобное, но и
некий дух, таинственный, потусторонний. Верно: отдельные практиче-
4 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 731—732.
» 14 «
ские достижения алхимиков (разделение, осаждение, очистка веществ,
установление их свойств) можно «экстрагировать» из эпохи и как бы
включить в предысторию нынешней химии. Так, впрочем, и поступают
иные историки науки, но тогда многое остается в «маточном растворе»
алхимии. Но, может быть, то, что остается, и определяет ее историческую
феноменальность? Да и сама «химическая» составляющая алхимии
в контексте научной химии возьмет и окажется вовсе не алхимической?
Так что же: химия или н е химия?
А сам алхимик — гордый и всемогущий, чаящий облагодетельствовать
человечество — разве не похож в этой всечеловеческой богоизбранности
на гуманиста Возрождения? Но вместе с тем — отшельник-страстотерпец,
тайнохранитель за семью печатями, великий молчун, но и мастер
вещей в дело непригодных. Мало похож этот охранитель герметически
опечатанного Сезама на гуманиста Возрождения, открытого миру и вобравшего
в себя этот мир —целиком, без остатка. Так кто же он, алхимик?
Провозвестник новой культуры или же замшелый ретро
г . а д·—Мастер Глиняные Руки, безумный затворник?
Этих трех вопросов, заданных при первом прикосновении не к алхимии—
нет!—а лишь к приблизительным ее копиям, имеющим хождение
в обыденном сознании, пожалуй, достаточно, чтобы оправданно озадачить
себя и двинуться в дальнейший путь.
Не пора ли обратиться к тексту? Правда, алхимический текст —
реальность особого рода, представляющая эту деятельность не вполне.
Алхимия как целое больше алхимического трактата, лишь частично
свидетельствующего об алхимии. Алхимические реактивы испарились;
аппараты проржавели, обратившись в прах; лабораторное стекло разбилось;
кладка печей повыветрилась. Лишь медали — впечатляющая
память о считанных алхимических чудесах — лежат себе в европейских
музеях, антикварной неприкосновенностью будоража легковерного посетителя
либо вызывая почтительно-снисходительную улыбку. И все-
таки текст есть.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.