Алхимия в средневековой культуре
Аллегорические поучения, соотнесенные с цветами
спектра, в тексте поэмы не даются, но разноречиво примысливаются
обыденным сознанием средневекового человека. Цвет как признак вещи
едва не слит с вещью. Возможность объективации признака почти не
проявлена. Аллегорические смыслы возникают в связи с окрашенной
вещью. В алхимии не так. Но разведенность и в Дантовом видении все-
таки есть. Цвет — существенный момент вещи; ее, так сказать, потенциальная,
очищенная от земных случайностей судьба. Вещь и ее цвет
находятся не в символических — иных отношениях. Вещь, данная в опыте,
восходит к феномену. Цвет же, данный в традиции, восходит к сущности,
то есть к Слову — вопреки своей очевидной феноменальности.
Метафизический смысл прочитывается в световой — не цветовой!—
реальности. Синтетическое единение четырех смыслов Оригена—·
Данте.
Диаметральное переосмысление цвета дела не меняет. Отношение вещи
к цвету остается прежним — менее всего символическим. Византиец
Никита Хониат (XII в.) сопрягает царский пурпур не с рождением, а с
кровью расправ, а царское золото — не с высоким светом немеркнущего
Солнца, а с цветом «желчи, обещающим поражение». Багрец и золото —
двойственная сущность власти василевса. Внутреннее состояние земного
мира, а не символическое его удвоение. Воистину, цвет только слышим,
а слово — видимо. И только.
Однако кривозеркальная жизнь алхимии не прошла не замеченной и не
учтенной официальным средневековьем. Отношение вещи к цвету под
воздействием символических — цветовых — связей в алхимии существенно
видоизменяется. Обращусь к примечательнейшему месту «Божественной
комедии»:
И я от изумленья стал безгласен,
Когда увидел три лица на нем;
Одно — над грудью, цвет его был красен;
...Лицо направо — бело-желтым было;
Окраска же у левого была,
Как у пришедших с водопадов Нила
(Ад, XXXIV, 37-39, 43-45).
» 103 «
Трехипостасное лицо — точнее, три лица Люцифера. Три устойчивых
цвета, приколоченные к этой триликой роже навечно: красное, бело-желтое,
неопределенное (по-видимому, близкое к черному). На память приходит
трехцветная судьба философского камня, изобретенного алхимиком.
Здесь Данте изобретатель вдвойне. Цветовые переходы исключены.
Цвета дискретны, непереходящи друг в друга. О свете и говорить нечего!
Каждый цвет — знак прямо противоположного тому, что за ним
закреплено в традиции. Но все-таки еще знак. Не потому ли это уже
в некотором роде алхимические символы?! И все же одно отличие: если
алхимический медиатор богоподобен, то алхимический образ у Данте
дьяволоподобен. Он и есть дьявол. Отличие — в нравственной направленности.
Искривлённое изображение кривого бога есть дьявол.
Алхимик — конструктор цветовой символической пары. Человек средневековья
(отчасти и Данте) —участник-комментатор подвижной, пластической
пары иного рода, свободной от алхимического символизма.
Аббат Сугерий: «Мы приобретаем... драгоценную чашу, сделанную из
одного куска сардоникса, в котором красный цвет присваивает себе
цвет {свет') — В. Р.) другого» (Грановский, 1866, с. 78, 79).
Итак:
Имеющий очи — да слышит!
Имеющий уши — да зрит!
Алхимик-еретик тайно подослан в келью послушливого христианина,
дабы выправить столь странное для наших нормальных глаз и ушей положение.
Он призван из цвета сделать краску, а слово представить бесплотным
тусклым звуком. Но все это, кажется, уже знал и умел античный
Мастер.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.