Алхимия в средневековой культуре
Христианский миропорядок из алхимического символизма
не выводим. Символизм колеблет и эсхатологизм христианского средневековья.
Вместе с тем децентрализация, беспорядочность алхимического симво-
лотворческого космоса оборачивается жесткостью сварных конструкций
законченных в самих себе фрагментов-символов, составляющих этот вот
неупорядоченный изобретенный космос алхимиков (астрологов,
впрочем, тоже). Однако если алхимический космос исчерпывал все, то
космос астрологов — все-таки под богом. Астрологический миропорядок
с его символической парой констелляция — человеческая
судьба ограничивает христианскую свободу воли. Претензии астрологии
на некоторую самостоятельность и есть следствие этого ограничения.
Стало быть, символическое мышление — в некотором роде демонически
богоборческое мышление. Бог выше законов природы, но
действует через законы природы. Вот почему астрология демонична не
вполне. Ее самостоятельность простирается до известных, богом преду-
готованных пределов. Алхимия решительней.
Рафинированный символизм, вторгаясь в несимволическую жизнь неалхимического
средневековья, огрубляет, приземляя: низводит ее до
притчи (символическая экзегеза, быт миноритов времен самого Франциска,
грубоватые притчи Эгидия). И тогда символические иносказания
усматриваются без труда. Таким образом, символизм средневековья
» 85 «
сублимация этой культуры; пена, скрывающая глубину средневековых
пресуществленческих оппозиций. Кривозеркальное изображение, принятое
всерьез, но ставшее и впрямь почти серьезной вещью. Символ,
настаивая на подлинном бытии вещи, оборачивается ее небытием,
ибо телесный символ как бы заменяет, искажая-уничтожая, истинную
духовность.
Иконоборческая ересь сумела-таки распознать в иконе символ как знак
огрубления бога. Антиидолопоклонство есть антисимволотворческое
движение, нашедшее себя в гипертрофированном иконоборчестве, укорененном
в ветхозаветной традиции в увещательном слове царя Соломона.
Многие исследователи любят искать присущий средневековью символо-
творческий импульс в учении об иерархии четырех смыслов12, обобщенном
в Дантовом «Пире» (1968, II, I, с. 135—137).
Liiiera gesta docet, quid credes allegoria;
Moralis, quid agas; quo tendus, anagogia.—
Буквальный смысл учит о произошедшем;
о том, во что ты веруешь, учит аллегория;
Мораль наставляет, как следует поступать;
Твои стремления открывает анагогия
(с. 528—529, примеч.).
Но до символа еще далеко: намечается лишь последовательный иерархически
организованный характер обожествления текста в ходе его
чтения, узнавания, понимания. Специфически средневековая метода.
Слово подвижнее символа. Обозначая сотворенную вещь, оно в средневековом
сознании ею не является, не является и ее знаком: слово
томится по плоти, плоть по слову, то есть по богу. Августин: «Слово стало
плотью, но не обратилось в плоть, возвысило ее, в ней не обратившись
» {Augustinus, XV, XI, с. 20).
Подобие, то есть символ, презренно, ибо оно — достояние лишь телесного—
не духовного! — зрения: «Телесное зрение принимает подобие за
сами тела» (Августин, 1912, кн. XII, с. 292). Символа нет, а если и есть,
то он — пустое, ибо свидетельствует о бедной, не возвышенной копии.
Вместе с тем нет иного способа сподобиться невидимого как через видимое.
Бог как вершина пирамиды отсечен. Им стал алхимик. Прямой
путь к символизму13.
12 Александриец Ориген (III в.) различал три смысловых уровня текста: телесный
(буквальный, историко-грамматический), душевный, моральный и духовный (аллегорический).
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.