Алхимия в средневековой культуре
Кто же такой Роджер Бэкон? Подвижник опыта штучного, конкретного;
инженерный, изобретательский ум. Теологические основания этого опыта,
глубоко ортодоксальные его основания — дело десятое. Они — лишь
фон, хотя совершенно обязательный фон. Бэкону — философу эмпирического
опыта, они, эти основания, без надобности. Не они — сфера
прямого приложения его интеллектуальных усилий. Опыт, и только он.
Именно в этом инокультурный, почти нововременной пафос деятельности
этого удивительного мыслителя. Два десятка лет заточения —расправа
не за ересь (еретиком в полном смысле он и не был) —за инокультурность.
Правда, инокультурность эта — принципиально средневековая
инокультурность (за ней — «Священное писание» во всей своей незамутненной
и незащищенной чистоте). Именно поэтому инокультурное бы-
» 344 «
тие Роджера Бэкона осуществило себя в жизни и деле философа; именно
поэтому оно было замечено недреманым оком церкви. Но точно так
устроена и алхимия — синхронно-диахронный образ средневековья;
и н о к у л ь . у . н о - к у л ь т у . н о е его бытие. Пришелец из иных культур—
человек собственной, средневековой культуры. Сразу и слитно.
Поэтому и правоверный. Поэтому же и еретик. Един в двух лицах:
правоверный еретик — инокультурный пришелец. «Монодиалог
» одной раздвоенной души. Человеческий образ алхимии.
Алхимический образ средневекового человека. Обостренное
разрешение диалога в замкнутом мире средневековой культуры на межкультурном
пограничье — в Эпилоге.
АЛХИМИЯ — «инобытие» культуры нового времени, или, осторожнее,
культуры Ренессанса внутри средневековой культуры, предчувствие,
предположение этой иной культуры. Странное, крамольное ее
«инобытие». Она же — нормальное бытие средневековой культуры. Ее ярчайшее—
и тоже странное — выявление.
Приближаюсь к концу — возвращаюсь к началу.
В пределах алхимии, казалось бы, формируется соперничающий с богом,
инокультурный, как будто возрожденческий тип личности, замкнутой,
исполненной гордыни. На самом деле алхимик — лишь карикатура на
послушливого христианина.
Как будто возрожденческий... Сослагательная оговорка здесь
принципиальна. Предельная серьезность (ухмыляющаяся серьезность?)
алхимического действа, истовая антиироничность (притворная антиироничность?)
адепта герметического искусства, скованная по рукам и
ногам свобода, ставшая карикатурной несвободой, лишенной изящества и
пластичности ребячливой игры, длятся вне рефлексии, вне остранения самих
себя, своего предмета ". Безглагольное потогонное бездумие, пребывающее
в остановленном времени. Единственная форма речений — это
ночные — на крик или на шепот —заклинания. А личность? Лик и лицо
слились, ставши недвижной маской, вочеловечив центральную алхимическую
мифологему трансмутации-оборотничества. Носящий
маску — вернее, сросшийся с нею — алхимик засценичен, анонимен и потому
вездесущ, вечен. Таким видел себя правоверный средневековый
христианин, глядясь в кривое инокультурное зеркало алхимии. Не потому
ли все алхимические трактаты всех десяти веков — «близнецы-братья
»?! Статика. Покой. Но такой покой, под коим «хаос шевелится».
Хаос, ни мало не смущающий собственное алхимическое обиталище,
зато готовый сокрушить твердыни магистрального средневековья.
Преодоление вещественности — пафос алхимии. На гребне этого
преодоления открывается безграничное небо. Но здесь начинается об-
47 Неоплатонический герметизм александрийской поры, как и подобает всякому началу,
лишь в малой степени соответствует этой характеристике.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.