Алхимия в средневековой культуре
Но прежде он ровно пятьдесят раз (пробил урочный
час) прочитал свою молитву (с. 423). Схлестнулись два рецепта —
один, по условию, вполне заменяющий другой. И, однако, все пятьдесят
Ave Maria были прочитаны — по привычке. Между тем этот последний
венок был выражением осознанной воли, отмеченный личностью
послушника и составляющий его личный вклад.
» 48 «
Рецепт-молитва, казалось бы, представляющий чистое священнодействие,
оборачивается устроением конкретной земной жизни земного человека,
ушедшего в молитву. Становится обыденным действием! Действие
же, напротив, возвышается до заоблачных высот, касается этих высот,
исчезая в священном слове молитвы, выраженной, однако, в рецептурных
запретах, рецептурных предписаниях, рецептурных предначертаниях.
Земной сад, взращенный на райской почве.
Связанный с вещным мировиденисм — осязаемым миром вещей, рецепт
воспринимается как руководство к действию: никаких переносных смыслов.
Предание рассказывает: одна наложница клирика спросила священника:
«Отец, что будет с наложницами священников?» Тот в шутку
ответил: «Они не могут спастись иначе, как войдя в огненную печь».
Вернувшись домой, женщина растопила печь, буквально выполнила
данный ей совет; тем и спасла, по наивному своему разумению, грешную
свою душу.— Вот до чего впрямую, in sensu stricto, воспринималось
предписание даже столь фатального свойства. Средневековые рецепты
(обрядово-ритуальные в особенности) содержат в явном виде
внешние предписания. Поставлена цель — заслужить царство небесное.
А для этого нужно точно и недвусмысленно знать, что делать: сколько
и каких прочесть молитв, сколько денег потратить на милостыню, сколько
дней блюсти пост и прочес.
Буквальное следование рецепту осуществляется не всегда. В условиях
многослойности средневековой культуры можно быть накоротке с демоном
(как это и было у простого мирянина), а можно понимать его, этого
демона, аллегорически (как это и понимал ученый богослов).
Рецепт вторгается и в инобытийную сферу, превращаясь в мозаику странных
действований и таинственных целеполаганий над как будто алогичным,
внеземным, но построенным по земному подобию. Церковь учит:
человек воскреснет из мертвых, после чего, стало быть, он будет облачен
телом (здесь мы уже вступаем в сферу чувственного). Не потому ли для
средневекового сознания естественны нелепые вопросы архиепископа
Юлиана из Толедо: «В каком возрасте умершие воскреснут? Воскреснут
ли они детьми, юношами, зрелыми мужами или старцами? В каком облике
они воскреснут и с каким телесным устройством? Сделаются ли
жирные при жизни снова жирными и худощавые снова худощавыми? Будут
ли существовать в той жизни половые различия? Приобретут ли воскресшие
снова потерянные ими здесь на земле ногти и волосы?» (Гегель,
1935, XI, 3, с. 148—149). Ответы на эти вопросы призваны воссоздать
инобытийную реальность. Тогда-то и рецепты в областях потусторонних
окажутся уместными. Средневековому ирреальному метафизическому
рецепту предшествует создание чувственной ситуативности, воссоздание
вещественности физического мира.
Рецептурность проявляет себя не только в частных изысканиях средневековой
мысли. Мыслители средневековья, склонные к синтетическим
построениям, готовы всю подлунную уложить в непреложный рецептурный
регламент. «Ars Magna»—«Великое искусство» Раймонда Лул-
» 49 «
лия (XIII—XIV в.)— пример вселенского рецепта 3. Луллиевы круги
исчерпывают, по замыслу их создателя, все субстанции и акциденции,
все абсолютные и относительные предикаты мира.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.