Алхимия в средневековой культуре
Бог не дробим. Движение до конца закрепляется жестким
нравственным запретом. «Господь говорит каждой любящей душе:
«Я был ради вас человеком, если вы не станете ради меня богами, то
будете ко мне несправедливыми» (с. 31). Дуализм снят в Иисусе Христе
— богочеловеке. Он должен быть преодолен во второй раз — пусть
чудодейственно — в человекобоге.
Но путь начинается все-таки с вещи, а значит, и с образа. Поэтому лишь
в конечной точке пути наверх — от твари к богу — заключена абсолютная
безобразность, «когда человеческая мысль не касается больше никакой
вещи, тогда она впервые касается бога» (с. 33). И вновь: «...отвергните
все образное и соединитесь с сущностью, не имеющей лика и образа»
(с. 65). Душа, достигшая совершенного состояния, «становится от познания
незнающей, от любви бесчувственной, от света темной» (с. 64).
Но это и есть истинное знание, потому что совершилось еще одно —
самое-самое — аннигиляция собственного тела. «Когда ты лишишь себя
самого и всего внешнего, тогда воистину ты это знаешь» (с. 21).
На пути к цели встречаются вещи, описываемые ярко и образно — в их
сиюминутности. Накапливается эмпирия вещей, коими полна жизнь
созерцателя. Это реальные свойства чувственных тел, когда признак
предмета совпадает с самим предметом — свойством несовершенных
металлов, так подробно выписанных, но прежде специально наблюденных.
Значит, путь по «рытвинам-ухабам» тварного — путь изучающего
созерцания тела: «Созерцание должно стать плодотворным в делании,
делание — в созерцании» (с. 81). Экхарту близки слова апостола Павла:
когда приходит полное, исчезает то, что отчасти. Но именно это отчасти
в итоге не исчезает. Именно оно становится систематизированной
эмпирией для возрожденческой науки, науки нового времени.
» 123 «
Там, где Экхарт — логик, он уже не мистик. Начинается иная жизнь
этого мыслителя — как средневекового схоласта. Вот эти места его
трактата. «Если бы кто-то сказал: «Он взглянул на мою отрешенность
», то тем самым отрешенность была бы уже помрачена, так как вышла
бы из самой себя» (с. 56). Рефлексия разрушает мистическое состояние.
«Они понимают три лица как три коровы или три камня! Но тот,
кто может постигать без числа и множества различия в боге, тот познает,
что три лица — один бог» (с. 5).
Конечно же, сподручней пересчитать в троице все ипостаси поштучно и
определить каждую из них в отдельности. Но здесь-то и заключена ее,
мистики, смерть. Мистика становится комфортом, эстетической потребой.
Тогда мистическое слово недееспособно. М. В. Сабашникова в предисловии
к сочинению Экхарта точно определяет мистику действенную,
живую: «Для мистика сущность человеческой мысли и божественной —
одна. Человеческая мысль — отражение мысли божественной и следует
ее движениям, потому она действительна. Бог мыслит себя в человеке.
Мысль мистика — органическая жизнь его... «я», раскрытие этого «я»,
основа и сущность которого божественна» (с. XXXIX). Экхарт скажет:
«Здесь божья глубина — моя глубина и моя глубина — божья глубина
» (там же).
Живая действительность, вдохновенная сиюминутность безусловна,
радостна. Ей не нужно никакого внешнего закрепления — в догмате ли,
в символе. Достигается полная слиянность собственного «я» с «Я» мировым.
Закон не ощущается как внешняя сила. Человек, следуя закону, сам
же его и творит. У Экхарта это так: «Находите все в себе и себя во
всем» (там же).
Если схоласт мыслит о боге, мистик мыслит бога.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.