Алхимия в средневековой культуре
Но сколь мягко выписаны очень еще соблазнительные проявления и
свойства еще живой и еще ликующей плоти. С ней стоит считаться.
Забота об алчущем удовольствия теле остается глубоко личным делом,
еще не связанным с коллективной религией индивидуального спасения,
какой станет для Августина христианство. Именно в христианстве бог
понят как находящийся вне материи. Отсюда творение из ничего. Бог —
свободно творящий неделимый дух. Такая посылка во всяком случае не
освящает тело, а потому предполагает известное к нему небрежение.
Плоть как бы противостоит творцу, но всем своим существованием
свидетельствует о нем. Небытие вещного может обернуться максимальным
бытием духа. Что же дальше? Зло определяется как недобро,
но не выводится из добра. Оно — отрицание добра. Добро же
неопределимо. Его определить «так же невозможно, как невозможно
видеть мрак или слышать молчание» (с. 43). Намек на самодвижение
от земного к небесному (в алхимии — от железа-Марса к золоту-Солнцу)
— без отшвыривания несовершенного, ибо и оно — во имя. Путь
этот в «Исповеди» только угадывается по крайним точкам этого пути,
пройденного автором в реальностях жизненных перипетий — напряженно,
мучительно: «И доброжелательным людям приятно слышать о своих
прошедших беззакониях, не потому приятно, что это были беззакония,
но потому, что они были, а теперь их нет»(X, 3, с. 265). Не быть
значит быть, и потому приятно слышать. Во славу обретенной добродетели
возвеличенной своим греховным прошлым. Тело, последнее пристанище
веселого языческого мирочувствования, развенчано как цель,
но и увенчано как единственное свидетельство о боге. А раз увенчано,
значит оно есть в силу собственного небытия.
Как антипод положительному богословию возникает и апофатическая
философия, отрицающая возможность уподобления бога чему-либо
реальному. Псевдо-Дионисий Ареопагит (V в.) : «...в той мере, в которой
мы устремляем наш взор к горнему, наши речи обретают от созерцания
умопостигаемых вещей все большую сжатость. Теперь же мы
погружаемся во мрак, который выше ума, и здесь обретаем уже не краткословив,
а полную бессловесность и бездействие мысли» (АМФ, 1, 1969,
с. 608). Путь к богу — путь к полной немоте; всецелое единение с неизреченным.
Угасание рассудочной активности, рационального постижения.
Бог определим только негативно—-через отрицание всех акциденций
вещества: «Причина всего... не есть тело, не имеет ни образа, ни лика,
ни качества, ни количества, ни толщи, не пребывает в пространстве, незрима
и неосязаема, не ощущаема и не ощущает. Она ничем не возмущаема
и не тревожима, а равно и не волнуема какими-либо присущими
веществу состояниями... Она не есть ни душа, ни ум и не обладает ни
» 121 «
представлением, ни мнением, ни разумением, ни мыслью и сама не есть
ни разумение, ни мысль. Она неизреченна и не помыслима; она не есть
ни число, ни устроение, ни величина, ни малость, ни равенство, ни
неравенство, ни подобие, ни неподобие. Она не не движна, и не двигается,
и не пребывает в состоянии покоя... до нее невозможно коснуться
мыслью... относительно нее невозможно ни полагание, ни отрицание...»
(с.608—609). Полное Ничто — полное Все. Небытие оборачивается
бытием. Максимальное отрицание — максимальным утверждением.
А теперь, пропустив восемь столетий, обратимся к Мейстеру Экхарту
(XIII—XIV в.)—его «Проповедям и рассуждениям» (1912).
Конечная цель мистика — постижение бога, но такое постижение, которое
нельзя перевести в зрительные образы, как мрак; в слуховые, как
молчание.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.