Алхимия в средневековой культуре
Смесь элементов — это цельное составное тело. Артистическая
композиция обернулась химическим составом, имеющим синтетическую
природу, но готовым и для анализа. Правда, в другом месте польский
алхимик возвышает эту мысль, но от того она не становится иной. Христиане
хотят, уверяет Сендивогий, чтобы бог сотворил сначала первичную
материю и чтобы из этой материи путем отделений были получены простые
тела, которые, если их потом смешать друг с другом, образуют все
видимые вещества. В творении была соблюдена последовательность:
простые тела служили для образования более сложных (ВСС, 2, с. 463—
473). Конечно же, первый химик — сам бог. Алхимик —второй химик.
Зато сам аналитико-синтетическим путем воспроизводит—творит заново—
химию мира веществ, преувеличенно копирует этот, богом сотворенный
мир.
Раз созданное неуничтожимо. Поэтому и химическое композиторство
многообразно и вечно. Раз достигнув состояния субстанции или существа
(мир как живое), материя по естественным законам не может лишиться
индивидуальности, сойдя в небытие. Согласно Гермесу Трисмегисту,
ничто на свете не умирает, а только видоизменяется (ВСС, 2, с. 626—
648).
Приблизительно так совершалось «вырождение» алхимии в химию.
ПОПРОБУЮ теперь приблизить это приблизительно к исторической
действительности. Для этого обращусь к проблеме соотношения
опыта научного и опыта технического в пору Ренессанса (Зубов, 1969,
с 8—18). Комментировать эту проблему буду фактами из жизни алхи-
» 261 «
мии, осуществившей гармоническое средостение тэхнэ (лат. ars) и науки,
наглядно и вслух прибавив к тэхнэ как ремеслу тэхнэ как искусство.
Но и с наукой алхимик тоже поступил алхимическим — артистическим—
образом, заземлив высокую научную идеализацию при помощи магико-
ремесленного опыта.
Верно, различение опыта технического и опыта научного всегда условно.
В действительности практик и теоретик взаимопереходящи. Однако различить
следует. Верно также, что техника в смысле греческого тэхнэ
включает в себя также и искусство. Вот почему прав Парацельс, сравнивая
искусство алхимика с искусством булочника, равно придающих один
металлу, другой муке совершенство формы. Между тем очевидность такова,
что булочник — еще ремесленник, алхимик — уже художник.
То, что может быть принято за прообраз новой науки, зреющей в глубинах
средневековья, то есть за научный анализ и научный синтез, есть
средневековый феномен resotutio и compositio, хорошо исследованный
Кромби (Crombie, 1952; 1959). Но от науки было еще далеко, ибо
«резолюция» и «композиция» были скорее средствами объяснения и приложения
заранее известной боговдохновенной истины, нежели эвристическим
средством для разыскания истины. Это была наука по поводу
слова, единственного средства для схоластического «экспериментирования
»: «делайте то, что я говорю, но не делайте того, что я делаю» (Зубов,
1969, с. 10). Алхимик же не только элоквировал по поводу вещи;
но и манипулировал с ней. Поэтому восходить от действий к причинам,
для того чтобы затем вновь снизойти от причин к действиям, для науки
XV—XVI столетий было банальностью, хотя и неосуществимой (там
же). Для алхимии это было действительностью, с той только поправкой,
что эти две отдельные стадии пребывали всегда в удивительном смешении,
в нелогичной одновременности: артист, занимающийся наукой;
ученый, исполненный богемной неряшливости. В этом — обоснование
бесконечного алхимического символотворчества, согласующегося с ре-
нессанспым разнообразием вещей.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.