Алхимия в средневековой культуре
Многознание вознесло исследовательский ум Бертло над плоской равниной
его собственной химической доктрины. Внимательный читатель его
сочинений по истории алхимии сможет найти в них почти все, что можно
найти в алхимических текстах.
«Science intermediaire»—так определяет алхимию Бертло. Алхимия, согласно
Бертло, переходная ступень между древним состоянием умов,
порабощенных магией и теургией, и современной мыслью — абсолютно
позитивной. Далее, понимая алхимию все же как химию, Бертло считает—
не без некоторых оснований,— что химия не является исконной
наукой, как геометрия или астрономия. Она образовалась из остатков
предшествующей научной формации, полухимерической и полупозитивной,
основанной на медленно собранном сокровище практических открытий
металлургии, медицины, промышленности и домашнего хозяйства.
Речь идет об алхимии, претендовавшей одновременно обогатить своих
адептов, научив их изготовлять золото и серебро, охранять их от болезней
с помощью панацеи, наконец, доставить им совершенное счастье,
соединив с душой мира и вселенским духом... Вот почему в истории
алхимии ученые фигурируют наряду с маньяками (hallucines), шарлатанами
и даже иногда с преступниками (Berthelot, 1885 [19381, с. VIII,
1-2).
Не соглашаясь с предложенной Бертло идеей «промежуточности» алхи-
» 298 «
мин, снимающей специфику предмета, обращу Ваше внимание на самый
факт срединности алхимии: полухимера — полунаука, на универсальный
характер «дилетантских» притязаний адептов. Двунаправленность этой
половинчатости — оккультно-духовная и магико-препаративная — подчеркнута
самим образом первых адептов алхимии в эпоху эллинистического
Египта — жрецов, химиков и врачевателей одновременно, волхвующих
и практикующих в соседстве святилищ Пта и Сераписа. Всякого
рода химические приемы, равно как и медицинские, пишет Бертло, исполнялись
в сопровождении религиозных формул, молитв, заклятий,
считавшихся существенными для успеха как химических операций, так
и лечения больных. Только жрецам предоставлялось совершать оба разряда
церемоний — и практические, и магические (с. 235—236). Однако
знатоки фактов могут возразить, утверждая, что в реальной действительности
техническая практика и магические действования были разведены.
Между тем в своей разведенности эти фрагменты алхимии уже выступали
в ином, не алхимическом, но мировоззренческом качестве, ибо алхимия—
не арифметическая сумма, а неразложимый сплав, мировоззренческий
синкретизм. Если Лейденский папирус свидетельствует о тонком
и развитом знании металлических сплавов и окрашиваний, знании, цель
которого была имитация золота и серебра, то, войдя в алхимию, имитация
уже выступала не как таковая, а как идейный, мировоззренческий
момент, лишь внешне похожий на рукотворную имитацию.
Генетическая увязанность алхимии в ее первоначальном становлении с
внехристианскими идеологическими привесками (наиболее заметным из
них—гностицизмом) всемерно обсуждается в сочинениях Бертло. История
магии и гностицизма тесно связана с историей происхождения алхимии,
о чем свидетельствует, например, Лейденский папирус. Гностический
характер сочинений Моисея («Монада», «Тайная книга», «Ключ»)
неоспорим. Словесная же фактура этих текстов — принципиальное смешение
разнородного. Это можно объяснить лишь в том случае, если
только сама деятельность осмысливается как не вполне средневековая,
поликультурная, околокультурная реальность.
Гермес, Зороастр, Иаков, Иерусалимский храм, Аполлон, змей Пифон...—
все это мы находим в Моисеевых сочинениях.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.