Алхимия в средневековой культуре
В этом случае все выстраивается в
однолинейный ряд. А рассуждения об исторических развилках, тупиках,
перепутьях и прочем снимаются. Тогда-то (заведомо заострю!) слова
«Я тебя насквозь вижу» можно принять за предощущение открытия
Рентгена, а Леонардо да Винчи можно посчитать предтечей нынешних
космических полетов23.
Есть и усредненный способ, по которому дело могло бы обстоять примерно
так. Там, где Бэкон — экспериментатор-материалист, он —почти
Пруст и почти Дальтон. Там же, где он маг, схоласт и мистик (нарочно
все вместе!), он — бесплодный герметист.
Но можно поступить и вовсе иначе. Посчитав его теоретическую догадку,
хотя и не осознанную ни им, ни его окружением, за нечто, похожее на эти
два закона новой химии — постоянства состава и кратных отношений,
примем эту догадку не за абсолют, а лишь за точку отсчета, привязанную
к современному состоянию науки. С нее-то и начнем историческую
реконструкцию. Тогда, возможно, два достаточно распространенных,
хотя и противоположных взгляда на Бэкона (Бэкон преодолел поле тяготения
современной ему среды настолько, что сравним с ученым нового
времени; или: Бэкон „никогда не понимал, что такое экспериментальный
метод") будут сняты24.
В чем же состоит «догадка» Бэкона и почему она осталась не осознанной
и автором, и средой, оказавшись на протяжении полутысячелетия вне
алхимического обихода — за пределами природоведческой европейской
традиции?
Передо мною трактат знаменитого оксфордца «Speculum Alchemia»
(«Умозрительная алхимия», или «Alchimia mirror»—«Зеркало алхимии»)
(Bacon, 1702; Морозов, 1909, с. 50—93). Этот трактат Н. А. Морозов
23 Кажется, так и назывался один из докладов на итальянском симпозиуме (1969 г.),
посвященном Леонардо. Правда, ничуть не менее соблазнительна антикварно-музейная
архаизация прошлого. И тогда афоризм Поля Валери — «Я так далеко забрел
в Леонардо, что совсем не знаю, как вернуться к самому себе» (1936, с. 224) —покажется
не изящной метафорой, а сигналом реальной драмы, разыгрывающейся в
сознании современного историка.
24 Такая поляризация оценок, вероятно, коренится в объективной характеристике культуры
европейского интеллектуального средневековья как принципиально амбивалентной
культуры. Сознание Бэкона, как и сознание средневекового человека, двойственно,
разъято. XIII век в Европе отмечен тщетой построить «град божий», крушением
последних усилий соединить веру и знание, ибо «тяготение к эмпирии
препятствует распространению теософии. Синтез веры и знания не удается ни со стороны
веры, не желающей подчиниться малому разуму, ни со стороны знания, убегающего
от мистической веры...> (Карсавин, 1918, с. 194).
» 236 «
назвал «самым стройным из всех, дошедших до настоящего времени»,
а про его автора сказал, что «...при других условиях из Бэкона вышел бы
Ньютон современной химии» (1909, с. 60). Опять-таки дань модерниза-
торским установкам.
Большая часть трактата посвящена поискам красного эликсира, способного
превращать любой металл в золото. Этот поиск осознавался Бэконом
как опытный (в специфически средневековом понимании опыта). Искомой
же панацеей должно быть некое соединение ртути и серы как смесь
отцовского и материнского начал, дающих в их сочетании жизнь камню
философов.
«...Ни ртуть, ни сера,— пишет Бэкон,— не могут сами по себе, в отдельности,
зародить металлы, а лишь соединившись друг с другом, они порождают
и их (металлы.— В.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.