Алхимия в средневековой культуре
Но только алхимик интуитивно-дилетантским образом в пародирующем
раже преодолевает столь полярные несходства двуипостасного метода
рефлексирующего ума средневекового человека, бьющегося над познанием
сущего. Алхимик — и садовник-практик, и элоквент-схоласт одновременно.
Для него текст предстает как мироздание и Все
(и слово и вещь) — как конструктивный материал. Конструируется образ
целой космогонии (конечно же, под видом христианского образца),
но в терминах и фактуре технохимической эмпирии златоделия.
Правда, дается этот образ нерефлексированно, в виде заклинаний.
Имя и вещь слиты. Адепту герметического искусства ничего не
стоит, например, сказать так: «Возьми, сын мой, две унции серы и три
унции злости. Отмой, прокали, разотри, раствори...» Это и есть тот самый
алхимический монстр, собственным существованием как бы разрешающий
спор о кроте и его глазах. В аристотелевских началах алхимик
видит, конечно, то, что видел и Аристотель, но вдобавок и нечто
иное — вещественное, демиургически преобразуемое. Аристотелева вода
(мы это уже видели) у алхимиков есть знак холодного и влажного, но
вместе с тем и та вода, которую можно пить, и «крепкая водка», и царская
водка. Не потому ли аристотелевские начала-стихии в алхимии
обретают эмпирическую предметность, выстраиваясь в алхимическую
триаду: ртуть, серу и соль, хотя все еще в «принципиальные» ртуть, серу
и соль.
Итак, вопрос о том, есть ли все-таки у крота глаза, в алхимии через ряд
опосредований, уводящих, конечно, от прямого ответа на этот неумолимый
вопрос, оборачивается проблемой тождества оперирования с веществом
и универсального конструирования, отправляющегося от вещества
(или его видимых эквивалентов).
Понятно, что алхимик лишь кажущимся образом одолевает коллизию
Фома и Альберт — Садовник. Потребно длительное, трансформирующее
друг друга взаимодействие этих трех фундаментальных гносеологических
направлений-традиций европейского средневековья.
И лишь тогда experientia как опытность, знание и алхимический experimentant
как проба, опыт, встретившись, приведут к подлинно научному
эксперименту, науке нового времени, научной химии44.
44 Ясно, что эти изменения — лишь следствие коренных социальных преобразований в
сфере производства, в культуре в целом. Меня же интересует историологическое
движение предмета, способное выявить существенные механизмы исторических социокультурных
изменений. В связи с этим обращу Ваше внимание и на иной исторический
итог — на этот раз не в природознании, а в человекознании: modus operandi
и modus cogitandi слились в ренессансный modus vivendi истового средневекового
послушника. Но это уже совсем другая история.
» 253 «
Что же предшествует такому итогу? Официальное средневековье под
влиянием алхимии алхимизируется. Алхимический миф о философском
камне мимикрирует под официально-средневековый миф о Христе. О6разотворческая
мимикрия, исполненная эстетических устремлений.
АЛХИМИК —ХУДОЖНИК45, каждый раз изготавливающий единичную
вещь. Вместе с тем художнический штучный опыт притязает за общезначимость,
объективность искомого. Синезий (IV—V в.) сообщает, что в
алхимической операции не создают ничего нового, а изменяют лишь форму
материи (Lindsay, 1970,360—367).
Однако всеобщее — дело рук природы, великого мага и демиурга. Но
алхимическое золото может быть (и должно быть) лучше природного.
И тогда алхимик — уже не подражатель, а творец.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.