Алхимия в средневековой культуре
Но важно другое:
символические уподобления в оккультных сферах средневековья
распространены на все средневековье в целом и поставлены в зависимость
от коллективного невежества средних веков, воплотившегося в
магической технике.
Рубеж XIX и XX веков знаменателен преодолением надменного отношения
к средневековой культуре со стороны просвещенцев XVIII столетия.
Однако и здесь символ — шора, застящая взор исследователя. О. А. До-
биаш-Рождественская: «Готический собор полнотою своих символов говорил
всем.... о таинстве неба и чудесах земли» (1920, с. 59). Г. Фосиль-
он видит в средневековье «грандиозность и благородство концепции мира
как общественной системы, символы как собор идей, как богатейшее
и полифоническое выражение вечной гармонии» (Focillon, 1947, с. 6).
Не стану комментировать эти красивые афоризмы. Они были бы верны
или почти верны, не будь в них слова символ, употребленного в значении
подобия и потому существенно меняющего дело.
Настаивают на символизме средневековья и новейшие исследователи.
С. С. Аверинцев, например, считает, что дух явлен в искусстве средних веков
в виде символа, представляющего модус явленное™ духовного мира
в посюстороннем (1973). При этом верно подчеркивается полисемантич-
ность символа в отличие от однозначности аллегории. О символической
природе средневековой культуры толкует и А. Ф. Лосев (1973; 1976).
Некоторые историки в духе символизма объясняют икону — фундаментальный
знак-знамение христианской культуры и литургическое действо.
Икона в культуре Византии, согласно этой версии,— не идол, но
подобие, символ. Икона символизирует связь земного (доски, краски и
прочее) и неземного (изображение). Евхаристия (воспроизведение рождения
и смерти Иисуса Христа) —не напоминание мифологемы, а подобие
и символ, то есть новое воспроизведение события. Реальные предметы
обнаруживают сверхъестественный смысл. Просфора — богоматерь, ее
кусочек — агнец-младенец, крестообразный разрез — крестная смерть
Иисуса Христа. И, наконец, самое главное—это таинство причащения:
вино и хлеб пресуществляются в кровь и тело господни. А каждый присутствующий
при литургии — соучастник перехода от грешного мира к
божественным небесам, свидетель чуда, снимающего дуализм небесного
и земного. И только M. M. Бахтин в книге о романе Франсуа Рабле,
к&жется, ни разу не употребил применительно к средневековью термина
символ, этого романтизированного ярлыка нового времени. Отношение
земного и небесного, человека и бога, по Бахтину, иное. Это менее всего
отношение подобия. Внутреннее томление, сокровенный акт душевного
вознесения, становления в унижении и нищете духа и только потому при-
» 83 «
общение к всевышнему, обретение небесного в земном. Воплощение
бога в сыне не есть просто заземление-уподобление. Нет! Это скорее напряженное
преобразование с акцентом на второй член афоризма тоже,
данетоже. Акцент на нетоже. Нето же, чтобы стать тем же.
Разве можно кровавые стигматы Франциска из Ассизи назвать надмир-
ным символом крестных мук Иисуса Христа"? От символа веет ледяным
холодом бесснежной космической зимы.
Да и само понятие человекобога или богочеловека, понятие, выступающее
срединным членом меж тварью (человеком) и богом, исключает
символическую интерпретацию подобия и уподобляемое™, где срединное
звено с самого начала исключено. Символические пары разрушают
всеобщую связь времен и пространств, вносят разлад во вселенскую безупречную
гармонию.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.